Пылающий остров - Страница 57

На защите диссертации Марины Садовской разразился научный спор. Столкнулись разные течения и забурлили яростные штормы волновых теорий, квантов, магнитных вихрей и мириад электронов. Защита превратилась в диспут, которому не видно было конца.

Но вряд ли слышал эти выступления старый профессор. Наконец он встал и неровной, спотыкающейся походкой направился к выходу.

Министр поднялся и тоже вышел в коридор.

В коридоре у окна стояла Марина и кусала до крови губы.

Министр подошел к ней и сказал:

— Так.

Марина не подняла глаз.

— Провалилась я, Василий Климентьевич!

— Этого я пока еще не знаю…

— Но ведь он говорил прекрасно! Я совершенно уничтожена…

— Да, — сказал министр и помолчал. — Он говорил прекрасно, даже с излишней страстностью, пожалуй, но об уничтожении говорить преждевременно.

Марина выпрямилась и постаралась улыбнуться.

— Конечно, я понимаю, что это не может повлиять на решение Ученого совета, но все же обидно, Василий Климентьевич…

Последние слова она прошептала одними губами, без дыхания.

Министр все же услышал, но, кроме того, он услышал звук чьего-то грузного падения.

Когда Марина подняла глаза, то увидела широкую спину бегущего министра. Резким движением она бросилась за ним.

Поперек коридора, неуклюже согнув колени и уткнувшись лицом в толстый ковер, лежал профессор.

Из аудитории доносилась монотонная речь выступавшего.

Как ни спешили министр и Марина, кто-то, все же опередив их, уже склонился над профессором.

— Я попрошу помочь мне поднять больного, — сказал, не оборачиваясь, низенький человек.

Втроем они с трудом подняли профессора и посадили на диван.

— Пульс очень плох! Этого следовало ожидать… Ведь у вас, наверно, есть машина? Надо его доставить домой.

— Я уже дал распоряжение отвезти профессора.

— Вот и чудесно! Он, знаете ли, такой чудак, никак не хочет иметь прикрепленной машины.

— Знаю, — сказал министр.

Пока доктор говорил, руки его были в деятельном движении. Он поймал пенсне, расстегнул профессору ворот и жилетку, достал из своего кармана стерилизованный шприц в упаковке и что-то впрыснул больному.

Положив шприц обратно в коробочку, доктор потер ладонь о ладонь, потом обеими ладонями — лысину, наконец, быстрыми и нежными движениями стал делать профессору массаж. Увидев, что министр наблюдает за его руками, доктор сказал:

— Товарищ министр, есть древняя индийская поговорка, что врач должен иметь глаз сокола, — доктор поправил пенсне, — сердце льва, — доктор прижал обе ладони к груди, — и руки женщины! — С этими словами доктор принялся снова растирать профессора.

Марина стояла молча, наконец сказала тихо:

— Позвольте мне отвезти его.

— Нет, ваше место здесь. Я сам поеду с ним, — сказал министр.

Марине показалось, что министр хочет еще что-то сказать ей. Она выжидательно смотрела на него.

— Я предвижу исход сегодняшней защиты, — сказал он.

— Предвидите? — насторожилась Марина.

— Каков бы ни был этот исход, я хочу взять с вас слово.

— Готова, Василий Климентьевич.

— Прошу вас остаться стойкой.

— Вот как?

— Лучше всего вам поехать куда-нибудь. Ненадолго. К друзьям, родственникам…

— У меня бабушка в Бресте.

— В Бресте? Совсем хорошо. Побываете там в крепости.

— Непременно.

— Поклонитесь там праху героев. И от меня… — И министр повернулся к доктору, который осторожно помогал профессору подняться.

Почти повиснув на руках доктора и министра, профессор, едва передвигая ноги, прошел к автомобилю и послушно сел в него.

Он все время робко и виновато улыбался, как будто сделал что-то страшно неприличное.

Стоя на крыльце, Марина смотрела, как увозили беспомощного человека, час назад уничтожившего ее.

Наконец она обернулась.

Перед нею стояла Надя с округлившимися глазами.

— Какой ужас! — пролепетала она. — Ты знаешь? Они не присудили тебе степени доктора! Какой ужас! Что же теперь делать?

— Я уезжаю.

— Куда?

— В Брестскую крепость. Потом к бабушке.

— В Брестскую крепость? Какой ужас!

Марина даже не зашла в институт, чтобы узнать официальное решение Ученого совета, она прямо проехала домой, послав Надю за железнодорожным билетом до Бреста.

Автомобиль министра вез больного профессора в его квартиру. Старик привалился в углу, маленький доктор держал его за руку и все время вполголоса что-то говорил.

Министр внимательно смотрел на странного старика и пытался вспомнить, где мог видеть его раньше. Он твердо знал, что до сих пор они никогда не встречались. Конечно, он мог видеть портреты знаменитого профессора, но не внешние черты казались ему знакомыми. Знакомы были какие-то неуловимые жесты, манера говорить, двигаться…

Еще думал министр о провале диссертации Марины. Он чувствовал себя ответственным за этот провал, ибо именно он навел ее на мысль пойти по принятому в диссертации пути.

Неужели он ошибался? Имел ли он право портить научную карьеру девушки ради проверки своих давно забытых снов?

«Имел», — в конце концов решил министр. Должно быть, он стал стареть. Во время гражданской войны он не ставил перед собой вопроса, имеет ли он право послать в разведку… любимого человека.

Министр вздохнул. Доктор удивленно обернулся к нему.

— Да, это разведка, — неожиданно вслух сказал министр.

— Вот именно! Я всегда говорю, что диагноз — это то же самое, что разведка. А лечение — это уже атака. Наши пилюли — снаряды, наши советы — дурманящие газы, а наши операции — штыковой бой! Я всегда это говорил.