Здесь голые дымящиеся берега были не так высоки, как со стороны океана. Скалы с характерными складками походили на искусственно высеченные лестницы.
— Недурное место для морской базы! — сказал Ганс Шютте и подмигнул Троссу.
Пытались бросить якорь. Дно оказалось скалистым, как и весь остров.
Бухта была настолько защищена от волнений, что Вильямс решил остаться в этой каменной чаше.
Высокие стены отгораживали ее от океана и от всего мира, надежно скрывая этот очаг будущих мировых потрясений.
Когда на яхте зажгли огни, а в небе высыпали поразительно яркие звезды, на палубе встретились Тросс и Бернштейн. Оба были в противогазах, и голоса их звучали приглушенно, словно они старались, чтобы их никто не услышал.
— Вы упомянули как-то об Оппи, о профессоре Оппенгеймере… Как вы относитесь к нему, создателю первой атомной бомбы? — спросил Тросс.
— Знаете ли вы его судьбу?
— Еще бы! — отозвался профессор Бернштейн. — Он всегда был примером для меня. Он создавал средство защиты Америки, но после совершенно неоправданного, ненужного взрыва бомбы в Хиросиме и бессмысленного уничтожения сотен тысяч людей он отказался от участия в создании более мощного атомного оружия — термоядерной бомбы.
— И не побоялся комиссии антиамериканской деятельности.
— Да, не побоялся ничьих обвинений.
— А вы, проф? Вы тоже не побоялись бы?
— Я боюсь, Тросс, очень боюсь. С того самого часа, как поджег облако на этом проклятом параде.
— Чего же вы боитесь?
— Себя, его, вас… я все еще не сделал нужного шага, чтобы довериться вам. Вот и боюсь себя…
— Я тоже боюсь, — сказал Тросс. — Боюсь за вас.
— Я постараюсь во всем разобраться. Непременно разберусь. Обещаю вам…
Звезды светили так ярко, что казалось, погасни на яхте огни, от звезд легли бы тени.
Ганс Шютте и профессор Бернштейн медленно поднимались по ржаво-желтой естественной лестнице. Внизу, у подножия скалы, виднелась шлюпка с двумя матросами.
Ганс Шютте покачивался из стороны в сторону, тяжело придавливая сапогами выветренную, рассыпающуюся под ногами породу. Сквозь стекла противогаза он посматривал на фиолетовый силуэт ушедшего вперед профессора, который выстукивал рукой в воздухе какую-то затейливую дробь.
Они поднялись уже довольно высоко. Позади на спокойной воде замерла яхта. Края вогнутой чаши острова были хорошо видны. Они поднимались все выше по мере приближения к океану, где заканчивались обрывами.
Остров повсюду был абсолютно гол. Не только деревца или кустика, но даже признака мха нельзя было найти на этих кочкообразных пузыристых скалах.
Фиолетовый газ с шипеньем выделялся из многочисленных расселин, по всем направлениям пересекавшим каменный массив острова.
Обходя эти расселины и прислушиваясь к треску и шорохам, сопровождавшим их шаги, Ганс и Бернштейн осторожно продвигались вперед.
— О том, чтобы устроиться на острове, и не приходится думать, — донесся до профессора приглушенный противогазом голос Ганса.
Бернштейн обернулся и увидел, как Ганс покачнулся, но устоял, широко расставив ноги.
— Вы совершенно правы, уважаемый герр Шютте. Нам придется жить на яхте.
Становилось совсем темно. Солнце зашло за горизонт, и цвет газа из фиолетового превращался в густо-черный.
— Вот уж действительно родина сатаны! — вздохнул Ганс, странно кружась на месте. — Кстати, герр профессор, становится слишком темно. Не пора ли нам вернуться? Или, может быть, лучше вытащить яхту на берег?
Профессор удивленно обернулся к своему спутнику:
— Ах, темно? Вы совершенно правы, уважаемый герр Шютте. Что ж, отправимся, пожалуй, обратно.
— Что за проклятый газ! У меня до сих пор стоит шум в голове. Я, право, чувствую себя как после пяти дюжин пива. Уверяю вас, герр проф, совершенно так же заплетается язык и земля качается под ногами!
— Неужели это так, герр Шютте? — забеспокоился профессор. — Вам в таком случае не следовало бы сюда ходить. Ведь я не ощущаю этого, поскольку первым надел противогаз. На меня не подействовала закиси азота, образованию которой способствует фиолетовый газ. А ведь закись азота, как вам, наверное, известно, не что иное, как веселящий газ!
— О герр профессор! Право, все это чепуха. Раз мы стоим уже у черта на спине и нюхаем его дыхание, на все можно наплевать! И на всякую там закись азота, и даже на босса вместе с его яхтой!
Бернштейн испугался:
— Я не вполне понимаю вас, уважаемый герр Шютте.
— Пустое все! Немного кругом идет голова. А может, это остров крутится? Может быть, это ему нравится? Впрочем, меня ничем не удивишь. Ничем! Я видел собак, летающих по воздуху. Да-да-да, удивить меня ничем нельзя!
Ганс стал сильно качаться.
— Не присядете ли вы, уважаемый герр Шютте, вот на это возвышение? Здесь меньше всего газа.
— Я с удовольствием сел бы на предложенное вами кресло, если бы не был уверен, что это — забытое здесь чертово копыто. Но если вы меня так просите, то я могу сесть даже на рога. Особенно если меня просит образованный человек.
— Присядьте, я очень прошу вас, герр Шютте, а я схожу за матросами, чтобы помочь вам дойти.
— О нет! Притормозите, проф! Еще не было случая, чтобы Гансу Шютте кто-нибудь помогал! Мы просто посидим здесь и немного отдохнем. Я могу подвинуться и одолжить вам кусочек этого чертова уха.
— Разрешите все же сходить за матросами.
— Если вы не знаете, что такое кулак Ганса, то, пожалуйста, идите! Если вдобавок вы можете ходить по этой вертящейся адской чашке…