Пылающий остров - Страница 82

Может быть, оттого, что Бенуа все время думал о безвозвратно сгорающем воздухе, ему было действительно трудно дышать. Вернулась старая одышка.

Люди часто останавливали его, заговаривали с ним, тащили танцевать, шутили. Всюду звучало модное словечко, пущенное вечерними газетами: «Аренида».

Бенуа каждый раз вздрагивал.

Проходя мимо одного пустующего кафе, Бенуа заметил, как два гарсона, забравшись на лестницу, натягивали полотняную вывеску, наскоро сделанную, вероятно, из скатерти. На ней огненно-оранжевыми буквами было написано:

...

«КАФЕ „АРЕНИДА“.

Бенуа, словно прикованный, остановился. Невольно опустился на стул. Перед ним появилась тарелочка с бокалом и соломинкой. Бенуа грустно посмотрел на окружающих. Ведь он знал, что ожидает их всех…

Вывеска сделала свое дело. Прохожие, увидев ее, смеялись и оставались здесь. Скоро откуда-то явился оркестр. Начались танцы. Кто-то распевал странную песенку, где очень часто упоминались слова «Аренида» и «пожар».

«Какой ужас, — подумал Бенуа, — быть в положении человека, который знает будущее! Отравлены все секунды…»

Бенуа проклинал мир. Он жалел людей и в то же время ненавидел их… и завидовал им. Наверно, точно так же должен был чувствовать себя Мефистофель.

Боже! Неужели он, Бенуа, храбрый солдат и неплохой малый, который только в детстве читал Гете, должен оказаться в мире хоть на несколько часов Мефистофелем!

Бенуа обхватил голову руками.

Нет, он не демон! Бес бессмертен, а Бенуа ждет то же, что и всех людей, всех этих веселых плясунов и певцов. Он так же, как и они, будет хватать воздух руками, корчиться и в жутких судорогах задыхаться.

Бенуа никогда не боялся смерти. Но думать обо всем этом было страшно. С отвращением представлял он себе этих людей задыхающимися, ползающими по мостовой…

На столик Бенуа вскочила очаровательная женщина. Он видел ее точеные ноги в прозрачных чулках и крошечных туфельках. Он поднял усталые глаза и узнал Жанну Дюкло.

Оркестр смолк. Жанна Дюкло, любимая артистка народа, запела «Марсельезу». Толпа, запрудившая улицу, запела вместе с ней. И вместе с людьми, отражая звуки, запели стены старых домов, не раз певшие с баррикадами песню великой разрушающей и созидающей толпы.

У ног артистки сидел старый француз с седыми усами. Он сжал голову руками и единственный во всем Париже думал о том, что эта песня никогда уже больше не прозвучит на земле.

Глава VII. КРЕПОСТЬ ДУХА

Марина стояла в узком коридоре вагона и смотрела в окно. Назад убегали поля, ручьи, дороги, перелески… Мелькали домики, иногда группами, напоминая маленькие города. Порой перед шлагбаумами стояли вереницы машин.

Огромная птица летела вровень с поездом. Она размеренно и экономно взмахивала сильными крыльями. Ноги ее были вытянуты в одну линию с шеей.

Поезд перегнал птицу, когда она уже, хлопая крыльями, повисла над столбом со старинным колесом от телеги наверху.

— Аист, — сказал Марине седенький сосед, куривший в коридоре.

— Аист? — почему-то удивилась Марина. — Они здесь тоже встречаются?

— Как же! Не только у вас на Украине.

— А я не с Украины…

Аист, севший в свое гнездо, остался далеко позади.

Прошел проводник:

— Станцию Жабинку проезжаем. Теперь — Брест. Кто за границу, пройдите в помещение вокзала. У вагона будут менять тележки.

— Зачем? — поинтересовалась Марина.

— Анахронизм, — отозвался все тот же сосед. — Колею все еще не перешили. А пора бы, если всерьез помышлять о стирании былых граней.

— Да, да! — вспомнила Марина и смутилась. — Колею все еще не перешили… В западноевропейских странах она чуть уже, чем наша.

Мелькали последние километры советской земли. Марина пыталась представить себе, что происходило здесь в начале гитлеровского вторжения. Горели вот такие же аккуратные домики и вместе с ними гнезда аистов на высоких столбах или старых деревьях. Прилетали аисты, не находя своих гнезд. Покидали свои гнезда люди, не зная, когда вернутся…

Марине, основательно изучавшей историю, все же было трудно представить себе эти картины. Слишком далеки были от того трагического времени все ее представления, все ее интересы. Одно дело — прочитать о тогдашних ужасах в книжках или даже увидеть их на киноэкранах, совсем другое — представить себе горящей землю, на которую она сейчас ступит.

Марине не надо было пересекать советскую границу. В Бресте она сходила, чтобы добираться дальше до бабушки на автобусе.

Попрощавшись с седеньким соседом, ехавшим в Париж, она бодро зашагала к невысокому зданию вокзала, прошла через его шумные залы и оказалась на тихой привокзальной площади.

У Марины не было вещей — одна только сумка. Что, если дойти до крепости пешком? Автобуса ждать несколько часов.

Она спросила какую-то девочку с косичками: далеко ли до Брестской крепости? Девочка, стоя на одной ноге (она играла в «классики», начерченные мелом на асфальте), сказала, что надо выйти на Каштановую улицу и идти по ней все время прямо. Дорога будет обсажена деревьями. Упрется в бетонную стену. А в ней дыра как пятиконечная звезда, только неровная. За ней крепость. И там штык до неба.

— Только до нее далеко, — предупредила она и прыгнула в начерченный квадратик.

Марина все-таки пошла пешком. Правда, пройти много ей не удалось. Нагнал мотоциклист. Коляска у него была свободной.

— Вам в крепость? Дорога здесь без поворотов. Так и я туда же, — сказал он, откидывая полог коляски.